Публика не дура, и она не “хавает”.

– Не знаю. Но на тот момент мне казалось так.

– Я вообще такой человек, который никому не завидует. Я настолько была увлечена учёбой в консерватории, что мне было абсолютно наплевать, что творится в “Мираже”. Более того, я была уверена, что не сегодня, так завтра это всё закончится, а моя классическая музыка будет вечно.

Меня звали выступать, но я сказала, что для меня всё это низко и несерьёзно, – для меня все эти записи были развлечением. Более того, я попросила Андрея Литягина (создателя и продюсера группы “Мираж”. – А.М.) нигде не упоминать моего имени в связи с “Миражом”.

– Мои заработки были минимальными. Я практически ничего с этого не имела. Я приезжала в студию и просто записывала песни. За первый альбом вообще ничего не получила. Потом мне было сказано: “Рита, вот сейчас мы тебе заплатим часть, но вот потом, если у тебя возникнут проблемы, то знай, что ты всегда можешь к нам обратиться”.

– Не совсем так. Мы познакомились с ним на какой-то дискотеке. У него в то время был роман с моей подругой Оксаной, с которой мы пели в Большом детском хоре. Когда он затеял всю эту историю с записями песен, то сначала пробовал её. А она предложила меня, дескать, у Риты лучше получится. Он попросил. Это была песня “Снежный человек”. Потом, когда он написал песни, впоследствии сделавшие “Мираж” популярным, он снова позвонил мне и предложил записать их. Я ему сказала: “Если опять нужно будет визжать и рычать, как в песне “Заревел мотор”, то я этого делать не буду”. Он сказал: “Новая музыка тебе понравится”.

– Она была в ряду остальных песен, на неё никто не делал ставку. Никто не ожидал, что эта песня станет хитом.

Перед записью Литягин сажал меня перед видео и показывал каких-то западных певиц и просил: “Сделай мне вот так же”. Но я пела так, как могла, и не думала, понравится ему это или нет.

Потом он унёс пару песен на какую-то дискотеку и прибежал оттуда с вытаращенными глазами: “Это то, что надо! Надо срочно писать все остальные песни”. Я даже не знала, куда он с ними бегал и что он с ними делал.

– Её, наверное, поимели так же, как меня. До тех пор пока группа не вышла на эстраду, мне морочили голову: “ Ребята так развлекаются, это у них такое хобби – пробовать записывать песни”.

– Узнали. По голосу всё равно некоторые узнали. Но я отнекивалась. Нашлись добрые люди, которые и моему преподавателю доложили. Потом, когда у меня были проблемы с голосом, она мне говорила: “Это вот всё ваши эстрадные песенки”…

– Я думаю, что есть. Но в свете того, что очень резко поменялись приоритеты во всех творческих коллективах, всё перешло на другие рельсы – финансовые. Сейчас повсеместно идёт борьба за выживание. Раньше, конечно, альтруизм приветствовался, но всё равно были стабильная оплата труда и колоссальные льготы.

– По пению я её и так имела… И потом мы же привозили всякие сувениры из-за границы, наш хор очень часто ездил на гастроли. В то время, когда в стране был сплошной дефицит, привезти из-за границы кусочек мыла или ручку из гостиницы, жвачку, любую другую мелочь было чем-то таким выдающимся.

– Я никогда не умела этого делать. Я даже коробку конфет не умела подарить. Когда мои родители узнали, что меня взяли на гастроли за границу в первый раз, то они потащили в хор большую коробку конфет, мама сказала, что нужно отблагодарить. По этому поводу я устроила дома настоящую истерику: “Я заслужила эту поездку, потому что пою в хоре. А если вы это сделаете, то я никуда не поеду”.

– В первый раз меня взяли в Чехословакию. Я была в восторге. Потом долго ещё была под впечатлением, когда вокруг увидела изобилие. А с нами постоянно ездил чекист, и он нам всегда говорил: “Как только вы вернетесь в Россию, только попробуйте кому-нибудь рассказать, что капитализм – это хорошо. Капитализм – это очень плохо”.

– Но вы, конечно, не удерживались и всё равно кому-то говорили про это?

– Конечно. Родителям. Маме говорила: “Мама, там так хорошо, там такое изобилие всего. Почему у нас все так плохо?” Родители, как могли, объясняли мне это.

– А-а, ну да… “Сынок, это твоя родина”.

– Нет, ничего подобного. Если были вокальные данные, то брали любого, почти с улицы. Никакого блата там не было никогда.

– А кто вкладывает-то? Вот тот же “Смэш”. У одного из мальчиков папа бизнесмен, вот он и вкладывает. Вкладывают люди, которые непосредственно заинтересованы в процессе. Кто-то вкладывает потому, что этот чей-то сын, а та чья-то жена или любовница. А кто-то вообще не ждёт финансовой отдачи, потому что просто ему приятно сказать знакомым: “А вот на экране мой сын”. Но есть и такие, кто вкладывает для того, чтобы получить прибыль.

– Так они и уходят через какое-то время.

– У одной из них, однозначно, есть.

– Конечно, нет. Есть такие экземпляры на эстраде сегодня, что просто диву даёшься: откуда он взялся? Но в истории с Децлом опять-таки есть папа. Никто бы его никуда не пустил, если бы не папа, это ведь всем понятно.

– Это не худший вариант.

– Жизнь научила меня быть лояльной. Знаете, сейчас происходят парадоксальные вещи. Вчерашний гардеробщик может вдруг стать директором театра, а потом вдруг министром. Сейчас парадоксальное время. С одной стороны, это некое безвременье, а с другой – время колоссальных возможностей. А учитывая хватку русского человека – а он отнюдь не инфантилен, а очень активен! – порой диву даешься.

Я человек открытый и называю чёрное черным, а белое – белым. Мой педагог часто говорила: “Рита такая дерзкая, она всё называет своими именами”. Да, есть вещи, которые мне сегодня не нравятся, но с возрастом я перестала быть категоричной. Сейчас это никому не нужно. Жизнь сама расставляет акценты и всех по своим местам.

– Этому вас научил Большой театр?

– В основном да. Там я прошла таку-у-ю школу. Это такая мясорубка на самом деле. Это страшное заведение.

– Да. (Смеётся.) Это очень страшное заведение, в котором люди, переживая свои взлёты и падения, умирали от этого.

– С её-то нервной системой! Я ей на самом деле завидую. Ей нужно отдать должное.

– Вот точно. Она колоссальный пиарщик. Она уникальный человек.

– Закончив консерваторию, я уехала жить за рубеж, выйдя замуж за иностранца. Он югослав, мы жили сначала в Германии, потом в Швейцарии. Он занимался ресторанным бизнесом. Он очень красиво за мной ухаживал…

– Когда как. Я вот заметила, что иностранцы это делают лучше. По-моему, это от уровня жизни зависит.

– Скорее всего, от уровня жизни. Но, кстати, воспитание тоже влияет. У нас ведь женщина мужчине лучший кусочек положит и всё такое, и иногда мужчина, который из себя ровно ничего не представляет, начинает почему-то раздуваться. Но это так, к слову...

Когда я вернулась в Москву после развода, то осталась буквально на улице, ведь когда выходила замуж, уезжая, попрощалась со всеми. Вдруг позвонила мне подруга, мы с ней когда-то учились в консерватории: “Рита, мы едем в Германию под маркой “Солисты Большого театра представляют”. Ты не хочешь поехать с нами?” Я удивилась: “Но я же не солистка Большого театра!” – “Кого там это интересует? Срочно принеси свою кассету”, – сказала она. Я принесла, всем понравилось, и я поехала.

Уже в Германии ребята сказали: “А чего ты к нам в театр не идёшь?” А у меня всегда была заниженная самооценка, и мне тогда казалось, что в Большом одни только гении. Потом меня привели в театр на прослушивание, но это было уже в ноябре, когда все конкурсы уже кончились. Меня прослушали и взяли практикантом: “Походи пока, поучи партии, а весной будет общий конкурс, приходи участвовать на общих основаниях”. Я выучила все партии, которые можно выучить. Конкурс проходит в три этапа, а меня пригласили участвовать сразу в третьем. Я пела со всеми на общих основаниях. Спела арию Розины из “Севильского цирюльника”, и… зал разразился аплодисментами. А хлопать на конкурсах строго запрещено. В общем, конкурс я прошла. По идее, меня должны были взять стажёром, но взяли сразу солисткой. Это было для меня шоком.

– Сейчас в театре артисты появляются неизвестно откуда. Кто он такой, кто его слушал? Неизвестно. Но он солист.

– Пять тысяч долларов, и ты солист Большого театра.

– Да. Там есть люди, которые говорят так: “Мы не обещаем, что вы будете петь на сцене Большого, но солистом числиться будете”. Но ведь они никому не нужны, такие вот солисты. Кому-то, конечно, такое звание греет душу.

– Дело в том, что, как во всякой организации, а Большой такая же организация, всё зависит от людей. Я как любила, так и люблю Большой, его сцену, его стены... Я никогда не скажу, как говорили некоторые: “Больше я ни ногой в Большой”. Есть театр, а есть и люди, которые в нём работают. Там есть костюмеры, гримёры, которые меня любили и до сих пор любят. Но я не люблю тех людей, которые определяют политику в театре. К сожалению, это очень похоже на пауков в банке. Проще говоря, есть люди, которые занимаются непосредственно творчеством, а есть такие, кто считает своим долгом плести интриги, как будто жизнь только в этом и заключается. Такие не думают о том, как лучше спеть свою партию, им интереснее, кто с кем спит. А мне это не интересно.

– Спорный вопрос. Я считаю, что нет. Другое дело, когда певец начинает гнаться за большими гонорарами и забывать о качестве исполнения, заявляя при этом: “Публика всё хавает! Пойду-ка плескану мастерством!”. Я ненавижу такие разговоры. Я убеждена, что публика не дура, и она не “хавает”. Если мы выходим на сцену, то мы обязаны открывать сердце и душу.

– Это всё равно, что когда мы утром просыпаемся, думаем с какой ноги встать. Но мы же не думаем об этом? Нет.

Есть много книг о вокальном мастерстве, где подробно описано, как должны смыкаться связки, куда должно уходить дыхание, куда оно должно приходить, как должны работать лёгкие, грудное дыхание или какое-то ещё. Мне вот кажется, что когда начинаются такие физиологические описания, то на этом всё заканчивается.

Пение – это естественный процесс. Знаете, петь полезнее, чем говорить. Хотя бы потому, что от разговора связки устают больше, чем от пения. Но как только певец начинает задумываться, куда у него уходит язык и как у него сдвигаются лёгкие, на этом искусство кончается.